Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закончив объяснения, Сеид Гусейн оглянулся и увидел меня.
— Скажи честно, тот парень, о котором ты пишешь в своем рассказе, ты сам? — улыбнулся он.
От неловкости я вспотел, но рта не раскрывал.
— Рассказ мне понравился, хотя кое-какие слова на местном диалекте я не понял. Я немного подправил его и показал Мустафе Кулиеву, но скрыл от него свое мнение. Теперь он сам хочет с тобой поговорить. Идем к нему.
Мы зашли в соседнюю комнату, в которой кроме Мустафы Кулиева было еще три человека. Я их часто встречал в университете: кажется, они учились на восточном факультете.
Сеид Гусейн представил меня Мустафе Кулиеву. Ответственный секретарь Ассоциации, он в то же время был главным редактором журнала «Маариф ве медениет» («Просвещение и культура»). Мустафа Кулиев предложил мне сесть, а сам расхаживал по комнате, заложив руки в карманы брюк. Он неожиданно обратился к рыжеватому молодому человеку, который что-то писал в своем блокноте:
— Ты читал его рассказ? Что ты можешь сказать?
Рыжеватый поднял голову, но ответил за него Сеид Гусейн:
— Я читал. Хотя это первый рассказ автора, но написан неплохо. Привлекает яркий образный язык, использование пословиц и поговорок, взятых прямо из народного языка. В рассказе много личного, пережитого…
— Я согласен, — подтвердил рыжеволосый.
Мустафа Кулиев улыбнулся и посмотрел на меня:
— Ты смотри, как они тебя хвалят! Но раньше времени не радуйся, дождись еще моего мнения. — Он продолжал ходить по комнате. — Хорошо, что тебе удалось обрисовать положение беднейших слоев общества. По рассказу чувствуется, что ты хорошо знаешь быт, нравы, традиции и обычаи нашего народа, от которых многие из нас, живущие в столице, давно оторвались. Понравился мне и язык рассказа, хотя это наиболее уязвимое место многих начинающих литераторов. Это то, что нам всем понравилось. А теперь слушай внимательно, я буду говорить о недостатках в твоем рассказе. Он очень длинен. Ты часто повторяешься. Много у тебя ненужных описаний, подробностей. Ты чересчур увлекаешься экзотикой. Есть и промахи в построении сюжета. Советую тебе еще поработать над ним, а потом мы обязательно его опубликуем. Да, а ты занимаешься в нашем литературном кружке?
Сеид Гусейн ответил вместо меня:
— Товарищ Мустафа! Это и есть результат его работы в кружке!
Не удостоив Сеида Гусейна ответом, Мустафа Кулиев обратился ко мне:
— Пиши только о том, что ты сам видел, сам слышал. Не старайся подражать кому-либо. Пиши так, как говоришь и думаешь. Мне кажется, ты стоишь на правильном пути, который ведет к изучению жизни народа, его нужд и чаяний. Писатели, которые сворачивают с этого пути, уходят и от народа… — Он помолчал. — Ты читал стихи Гусейна Джавида? Видел пьесы Джафара Джабарлы?
— Да.
— Кто из них тебе больше нравится?
— Две пьесы Джафара Джабарлы я переписал себе в тетрадь.
— Для чего?
— Чтобы выучить наизусть, так они мне понравились.
Мустафа Кулиев развел руками и громко сказал:
— Вот вам и голос народа! Это верный и точный ответ! Иди работай, — напутствовал он меня.
Я поблагодарил. И радовался я, и очень волновался. Вышел — и тут же увидел Абдуррагимбека Ахвердова. Подошел к нему и поздоровался.
— К добру ли, что ты так долго сидел в этом кабинете? — спросил он и пригласил сесть рядом с собой на диване.
— Мой рассказ обсуждали.
— А кто читал?
— Сеид Гусейн и Мустафа-муэллим.
— И что же? Хотят напечатать?
Я не мог сдержать улыбку, но все же признался:
— Надо немножко поработать.
— Ты смотри, Сеид Гусейн опередил меня! Я бы очень хотел, чтобы тот рассказ, что ты давал мне для прочтения, напечатали…
— Учитель, — объяснил я ему, — Сеид Гусейн подготовил именно этот рассказ для печати.
— А я что говорю? Обидно, что не я!..
Тут открылась дверь и к нам вышел Сеид Гусейн. Я поднялся и уступил ему место.
Они о чем-то оживленно говорили; я отошел в сторону, чтоб не мешать. Думал о том, что, несмотря на различия в их творчестве, они похожи друг на друга своей принципиальностью и кристальной честностью.
Ахвердов тяжело поднялся и открыл дверь в соседнюю комнату. Через несколько минут вышел бледный как мел.
— Что с вами, Абдуррагим-муэллим? — спросил я.
Не отвечая мне, он схватил меня за руку и потащил за собой, тяжело опираясь на трость.
Когда мы оказались на улице, он дал выход своему гневу:
— Некоторые писатели, опубликовав первую книжку, уже никого не признают!
Он остановился, чтобы отдышаться, и посмотрел на меня внимательно. Выглядел он утомленным и растерянным.
— Что же все-таки случилось, Абдуррагим-муэллим?
— Не хочу портить твой радостный день своими заботами… У меня неприятности. В редакцию журнала «Атака» я отдал два рассказа. Редактору они понравились, но секретарь журнала, молодой человек, не постеснялся написать на полях: «Слабо!» — и почтой вернул их мне. Вот такие дела!
— А что сказали в Ассоциации?
— Я пришел, чтобы рассказать о своих обидах, но этот молокосос сидит и там!
— А вы обратитесь в Центральный Комитет партии!
— Я беспартийный.
— Вы достойны того, чтобы о вас позаботился Центральный Комитет. Ваше имя стоит в одном ряду с именами Сабира и Джалила Мамедкулизаде! — сказал я с гордостью.
— Спасибо, что ты так высоко ценишь мой труд. — И упрекнул: — Но есть вещи, которые не принято говорить в лицо!
Этот урок я никогда не забуду. Распростившись с Абдуррагимбеком, я шел и думал о превратностях судьбы: как же так, мой рассказ принят, а рассказ корифея нашей литературы отвергнут? Я оглянулся. Он медленно ступал, опираясь на трость, и казался мне со стороны низкорослым и сутулым.
РАДОСТНЫЕ ВЕСТИ
В те годы, когда я сражался со своими врагами в деревне, многие мои ровесники, набирая опыт, расширяя кругозор, стремительно двигались вперед по дороге знаний и культуры. Я спешил сократить расстояние, отделявшее меня от них.
Что ж, буду мало спать, чтоб и ночи подчинить себе! И днем буду работать не покладая рук!
И учился, и писал.
В журналах выходили мои рассказы, в газетах печатали статьи. Теперь и критики упоминали мое имя. Когда меня называли в числе подающих надежды, сердце мое трепетало от радости. Мне хотелось писать все время, словно какой-то зуд не оставлял меня в покое. Я пытался записать все, что видел раньше и теперь; знакомые и незнакомые люди сталкивались и разговаривали в моем воображении, я видел их жизнь, заботы; меня волновала их
